– Ты! Ты так ничего и не поняла! Ты так и не оценила! А он! Он ЛЮБИЛ ТЕБЯ ВСЮ ЖИЗНЬ! Он так и не женился!

– Нет! Жека! Нет!!! – закричал Дима, схватил в охапку Жеку, и они оба высыпались из автобуса.

– Что это было? – спросила дочь. Подумав, я ответила обтекаемо: «Мало ли сумасшедших…»

* * *

Женская Дружба.

Хорошая тема. Гендерная. В общем, не хуже любви…

Мою первую в жизни подругу звали Машка Парамонова. Однажды мы пошли на стройку воровать карбид. Вы знаете, что это такое? Я вам расскажу. Это такое вещество, похожее на известку, которое шипит, если бросить его в воду. Простите, химики. Простите. В моем далеком детстве это знали все.

Мне было пять лет. Меня привезли осенью в Москву из Евпатории. У меня было светло-бежевое осеннее пальтишко в темно-бежевую клеточку. Белая шапочка. Лаковые белые ботиночки. Белые колготы. 1969 год. Середина, то есть, прошлого века. Мама привезла все это из Германии. Точнее, из ГДР. Была тогда такая страна.

Я была самая нарядная девочка во дворе.

В чем же был смысл этого шипения? В чем наслаждение и нега?

Не могу вспомнить.

Стройка. Октябрь. Оттирая пучком травы грязь со всего моего фасада (ибо упала я плашмя), Машка говорит:

– Не реви. Может, баба Маня еще и не заметит…

Со своей школьной подругой Иркой я дружу до сих пор. Мы были книжные домашние девочки. На санках мы тогда поехали кататься в поисках впечатлений. Зима. Крылатское. Нет, не элитный район, а село. Тогда там было село…

Холмы над рекой, развалины церкви, тихое деревенское кладбище. Под горой – источник. Вверх по горе тащится старушка с двумя ведрами воды. Вниз по горе едем мы. Паровозиком. Бэмс! Старушка едет с нами. В моих руках ведро. В руках моей подруги – старушка. Мороз – градусов двадцать.

Облитая водой одежда замерзает на глазах, с легким приятным хрустом.

– Ничего, – говорит Ирка, – пока дойдем до дому – подсохнем…

Моей подруги Ленки уже нет в живых.

Тот шар мы надули на мой день рождения. Надули от души. До отказа. А потом стали выдавливать на него краску. Такую фосфорицирующую оранжевую краску из тюбика. Мы надеялись, что шар станет красивее, чем был. Булавка оказалась у нас в руках случайно.

– Подумаешь! – утешает Ленка.

За исключением обоев и потолка – все можно вымыть…

– Мама, это не перелом. Это даже не растяжение. Я упала со скейта. Что это такое? Мама, это доска. На колесиках. На ней катаются. Мы катались с Мариной. Марина? Марина тоже упала. Не волнуйся, в травмпункт за нами приедет ее мама…

– Это не порез, Мама. Это ожог. Да, на ноге. Да. На нее упал мотоцикл. Это вышло потому, что на дорогу вышел лось. Я была не одна. Я была с Юлей. Она упала с мотоцикла. Йод? Йода нет. Он был, но теперь кончился. Я намазала его на спину Юле.

– Мама, не волнуйся, это даже не авария. Это был автобус. Зато он не сшиб меня в кювет. Царапину на крыле можно замазать… Я не одна. Я с Васей. Она поможет мне заменить колесо…

– Мама, я не могла подойти к телефону. Я была за штурвалом самолета. Мама, я не одна. Я с Наташей. Мама, не кричи. Это был очень маленький самолет. И он летел низко. И мы уже приземлились…

А вот так, чтоб сидеть на разложенном диване с ногами, лопать конфеты, перебирать парфюмерные флакончики и сплетничать о мальчиках… Было и такое в моей жизни, дамы и господа. Это было прекрасно. Вовка, как мне тебя иногда не хватает…

* * *

В последнее время я все чаще вспоминаю этого кубинского парнишку.

Все мы были в ту пору немножко чокнутыми.

Вероятно, нас всерьез обработала коммунистическая идеология.

Мне, правда, кажется, что и мы ее неплохо отделали.

Например, в моем случае…

Пожалуй, сделаю тут небольшое лирическое отступление.

В пионеры меня приняли как всех.

А вот в комсомол… Насчет комсомола у меня были сомнения.

Дело в том, что к моим шестнадцати годам я была не просто революционером, а бунтарем, анархистом и, если позволите так выразиться, террористом-теоретиком.

Над моим столом висел привезенный кем-то с Кубы портрет компаньеро Че. Неправдоподобно красивый бандит щурился сквозь клубы сигарного дыма. Надпись на фото гласила: «От астмы мне помогает только порох!»

С противоположной стены смотрели товарищ Мао, Дин Рид и Виктор Хара.

В отсутствие интернета портрет Троцкого мне достать не удалось.

Стоит ли удивляться тому, что СССР образца примерно 1978 года не устраивал меня совершенно.

О чем я и сообщила всему личному составу бюро ВЛКСМ Киевского района столицы.

– И что же именно вас не устраивает? – дрожащим от возмущения голосом спросил секретарь.

– В основном, – ответила я, – меня не устраивают трусость, оппортунизм и отказ от экспорта революции.

– От чего?! – выдохнул секретарь.

– От экспорта. Мы предали мировую революцию, отступив от священных принципов классовой борьбы.

В комсомол меня приняли после звонка из ЦК ВЛКСМ, организованного моим папой. Папа, в отличие от меня, относился к передовому отряду советской молодежи как к средству поступления в институт.

От моей «астмы» помогал только порох…

Было лето 1979 года. Мы жгли костры в горах, всерьез спорили о мировой революции, встречали рассвет на морском берегу и пели песни, встав в круг, руки на плечах друг у друга…

Лагерь назывался «Орленок».

Мальчика звали Рауль. Мальчик был кубинец.

Мальчик боялся высоты. Ну просто до ужаса.

По условиям задачи, каждый из нас должен был прыгнуть с вышки. С чем-то вроде парашюта. Как-то он там крепился тросом, и прыжок был, наверное, совершенно безопасным. Но вышка была приличной высоты.

Кое-кто прыгал. Кое-кто – трусил. Я, например, прыгнула. Мне это ничего не стоило. В ту пору я уже была вполне сформировавшимся человеком, который до слез боится ночных бабочек и общественного неодобрения и при этом довольно-таки равнодушно относится к реальным неприятностям.

Рауль прыгнуть не мог. Просто не мог. Его и подняться-то на эту площадку заставили насильно. Заставили – компатриоты. То есть братья-кубинцы. Они волоком втащили трясущегося пацаненка на вышку, инструктор приторочил к нему парашют, а потом один из старших мальчиков ему что-то сказал по-испански. Рауль побелел, затрясся, подошел к краю – и прыгнул.

Ему аплодировали.

Потом оказалось, что старший сказал: «Ты позоришь Фиделя!»

Тогда мне казалось, что Рауль – герой. Сейчас я думаю, что настоящий мой теперешний герой сказал бы в ответ: «Да иди ты к чертовой матери со своим Фиделем вместе. Боюсь, не хочу и не буду!»